«Как испортить крутой образ? Вставь его в свой стих». Сходили на вечер поэзии «Эшафот»

В среду в баре «Хулиган» прошел уже восьмой поэтический вечер «Эшафот». Мы решили, что раз публичное чтение стихов так популярно, то и нам сходить на него не грех.

Из поэтического вечера «Эшафот» мы узнали три вещи. Первая – современной поэзией интересуется совсем не 5 человек. К заявленному началу мероприятия «Хулиган» был забит наполовину. К фактическому – выйти из бара или зайти в него было очень проблематично. Вторая – в «Хулиган» можно со своим. То и дело между стоящими и сидящими проскальзывали люди с блинами, сэндвичами, сидром или кофе из соседних кафе. Третья – молодые поэты очень смелые: «Эшафот» – это не просто «пришел, почитал, ушел». Выступающим еще и критику судей слушать приходится.

– Судить нас сегодня будут… – объявил ведущий в самом начале, как только были заняты все сидячие и большая часть стоячих мест в помещении. – Человек, обидевший много минских поэтов, Егор Ващекин. Прозаик, диджей и модельер Арнест Махин. Мистер-идеал Глеб Фиолетов, художница Анастасия Черепанова и самый главный инженер Республики Беларусь Андрей Косько.

Не все сразу поняли, почему инженер может судить поэтов, но он пришел в костюме. Где-то в середине вечера, когда нападки на «несправедливое» жюри потихоньку начали выходить за рамки приличия, ведущий решил все объяснить.

– А поэзия для кого? Кто, вы думаете, покупает сборники Бродского, Есенина? Обычные люди, не филологи, – вот так мы и выяснили, что с жюри все нормально. Замечания ведущего, кстати, были довольно корректными, как и замечания жюри по поводу стихов участвовавших, первым из которых стал Андрей.

– Окей. Привет всем, – начал Андрей. – Вообще, меня не очень правильно представили. Я Седой Пьеро и читаю п****ц, то есть мысли, которые крутятся в моей голове. Окей, поехали.

Я живу в этом маленьком мире,
Мне так нравится мой мыльный пузырь,
Часами сидя в сортире,
Я стираю сразу на пыль…

В это время стоящие около вешалки с куртками начинают тянуться к кнопке, которую нужно нажать при пожаре, кто-то выходит покурить, а кто-то все-таки пытается вместиться на кожаные диваны. Первое стихотворение заканчивается не самыми мощными овациями со стороны тех, кому присесть все-таки удалось.

– Что-то вы тухлые ребята совсем, – разочарованно говорит Андрей, заканчивая третий стих. – Ладно, «Цирк уродов».

Давно забыты нормы приличия, и бодун в бездну тянет
Так резко и некультурно любовью блевать
Из рога изобилия
Черстветь, говорят, тоже хреново
А петь о говне вообще моветон
А мне п****й, я в цирке уродов
Запрыгнул в последний вагон.

– Ну, можно еще чуть поматериться? Так хочется, – признается Андрей, кладя руку на грудь, и начинает последний стих.

Стихи о природе?
Да н***й
Мои стихи горлопанят о совести,
Пронзают рифмой о вечности,
О бремени мира, что нам нести,
Не забывая о человечности,
Стихи о любви?
Да в п***у,
Я лучше грохнусь о скалы…

На этих строчках кто-то разбил стакан, а кто-то начал хлопать. И тех, и других было примерно по одному.

– Спасибо за внимание, – заканчивает Старый Пьеро, а судьи готовятся комментировать. Но сначала слово достается ведущему.

– Скажи, ты ведь выступал на «Рухавiке»? – обращается ведущий к автору.

– Да.

– С этими текстами?

– Нет, с другими.

– То есть к нам можно приходить жопу показывать, а там люди культурные. Окей. А почему Пьеро седой? Что с ним случилось за это время?

– Он сбухался, Мальвина, сука, не дала, на работу в цирк не взяли. Вот он поседел, осунулся, – отвечает Андрей.

– Окей. Судьи, у вас есть что сказать? Давайте. Глеб, давай.

Судья Глеб берет микрофон и говорит, что алкогольная тематика – это круто.

– Родное, хорошее, но в ужасной форме. Ты же властелин собственного слова. Где форма, где размеры, где нормы приличия, в конце концов?

– Да я их послал давно, – отвечает Андрей.

– А, типа модный.

– Нет, мне просто в падлу, – но тут разговор почему-то перетекает в современное искусство и рассказ о том, что недавно «кусок асфальта с блевотиной» продали за несколько тысяч евро, поэтому можно делать все.

– Егор, давай, – продолжает опрос судья. – Что ты скажешь?

– «Мои стихи горлопанят о совести / Пронзают рифмой о вечности / О бремени мира, что нам нести». Скажи, где в твоих стихах рифмы о вечности? – Егор был единственным, кто подготовился: у него в руках вместе с бутылкой воды были распечатанные стихи каждого участника. – И второй вопрос. «Цирк уродов» – сильное название. Что оно значит для тебя?

– Ну, я в нем живу, – отвечает поэт.

– Ты знаком с понятием фрик-шоу, цирк уродов? Ты не в нем живешь.

– Ну а чем тебе люди – не цирк уродов? Ну, не сегодняшняя обстановка, а в целом – мир, – пытается выкрутиться Седой Пьеро.

– Арнест, твоя очередь, – обращается ведущий к третьему члену жюри.

– Вы знаете, раз Андрею все в падлу делать, то и мне в падлу комментировать этот п****ц.

– Спасибо, наконец-то комплименты пошли, – отвечает поэт, в то время как на улицу пытаются выйти две шумные девушки, на ходу придумывая стихи.

– «Седой Пьеро, Седой Пьеро / Засунь себе в жопу перо», – получается у них, пока Андрея провожают со сцены аплодисментами. Ладно, хлопками. Через 5 минут он уже был на улице рядом с теми самыми шумными девушками, которые уверяли поэта, что он может лучше.

– А мы продолжаем, – объявляет ведущий. Это, конечно, не все комментарии от жюри, но, чтобы не растягивать этот текст на три часа – а именно столько длился «Эшафот», – мы опустим некоторую часть критики и стихов. – Следующий участник – Вероника Совиньон. На девушке синяя майка и белая вязаная накидка, а волосы собраны в гульку. Все это время она стояла недалеко от бара, изучая большой, формата А4, блокнот. Наверное, со стихами.

– Блин, я не знаю, какой подряд выступаю. После сорока сбилась. Но каждый раз как в первый – так волнительно. Как будто на утренник в детский садик, – признается Вероника, а зал начинает хлопать.

Пустота нарастает, заполнив собой нутро,
Я сижу нога на ногу в полупустом вагоне,
В полуполном сознании, черт бы побрал, метро,
Каждый раз разрывает, услышав, как поезд стонет,
Приближаясь к платформе,
Наверно, он очень рад,
Видя, как разрастается свет у конца тоннеля,
Этим нескольким сотням тускнеющих киловатт
И тому, как перрон раздвигает вагон у двери…

– И да, можно я скажу, перед тем как жюри начнет? – просит Вероника, прочитав последнее стихотворение. – Я на «Эшафоте» уже пятый раз и очень не хочу слышать штампы «женская поэзия», «поэзия, связанная с пубертатом» и «а есть другие темы?». Нет, других тем нет. Прут эти.

– Привет, – начинает Арнест. – А мне бы не хотелось слышать речевых штампов.

– Андрей, – дает слово другому члену жюри ведущий, а Вероника улыбается и пытается предугадать, что скажет судья.

– Твой лучший стих сегодня про метро. Но это же самолюбование. Ты такая сидишь, нога за ногу, наслаждаешься этим, – говорит Андрей не о Полозковой, сравнения с которой так ждала Вероника.

– Почему? – перебивает Андрея Анастасия – еще один судья. – Почему наблюдение – это самолюбование?

– Я сижу, я такая классная, – отбивается Андрей. Есть подозрение, что отбиться не получилось.

– Егор, пожалуйста, – заканчивает спор ведущий.

– У тебя есть строчка про маску на пол-лица. Объясни, что такое маска на пол-лица?

– Ну, ты улыбаешься, но это маска. Глаза-то тебя выдают.

– А-а-а, – затягивает Егор. – Тогда классная строчка, а я, тупой, не понял. Еще очень красивая строчка: «как перрон раздвигает вагон у двери».

– В целом я каждому автору делал заметочку. Совиньон – набор рифм «хочу к тебе» и «иди ко мне», – продолжает Егор. Вероника в это время начинает подпрыгивать и улыбаться. – Ты зря танцуешь, это плохо на самом деле. Женская лирика – это очень красиво. Читаешь женские стихи – плачешь. Как она тебя любит, как она тебя ждет. Здесь че?

– Егор, я не знаю, как еще тебе рассказать, что меня е**т, – отвечает Вероника.

– Попробуй поэзией. Пока у тебя не получается.

– Я тебе ЭКГ пришлю, – говорит Вероника, а зал начинает аплодировать.

– Выкрутилась, молодец. Бабенка с яйцами, – подхватывает второй ведущий, а Совиньон с подругами идет к выходу, по пути засовывая свой большой блокнот в сумку.

Последней выступала Катерина Штирц. Читала про длинноногую брюнетку и алкоголизм.

Сижу на платформе субботней ночью,
В ушах Земфира, в душе пустота и «Сплин»,
С каждым выдохом как будто бы между прочим,
Убеждаюсь, клином не выбить клин,
Море мотает пленку с конца в начало,
Волны гуляют по берегу легкой поступью,
Прости лишь за то, что смелости не хватало,
И за то, что любовь с налетом и легкой проседью,
Я сижу на платформе, пришла последняя электричка,
Здравствуйте, меня зовут Катя, алкоголичка.

– Так, жюри, давайте. У кого есть что сказать? – в который раз предложил ведущий. Катя попросила разрешения надеть бронежилет.

– Меня задела фраза, которую ты сказала налегке, – «Я алкоголичка». Я задумался, даже второе стихотворение пропустил, потому что думал. Алкоголики не принимают факт своего алкоголизма. А когда принимают, для них это огромная трагедия, и так легко они не признаются. Поэтому в твоем случае эти слова – пустой звон, – расставил все по полочкам Арнест.

– Ты алкоголик, Арнест? – спросила Катя в ответ.

– Простите, не моя очередь, но я ворвусь, – взял микрофон Егор. – Я алкоголик. Я подшит. Ты хоть в раз в запое была, алкоголик? Сейчас так стало модно говорить, что ты алкоголик. Кого из вас желчью рвало от панкреатита, алкоголики вы наши? Ты используешь сильный образ алкоголизма. Это горе всему. А ты говоришь об этом с гордостью. Ты портишь крутой образ. Как испортить крутой образ? Вставь его в свой стих.

– Окей. Спасибо, – отвечает Катя.

– А почему никого не задела Земфира и «Сплин», – встревает ведущий. – Да это ж все равно что делать татуировку в области бикини! Нельзя начинать стих «у меня в ушах Земфира». Тему русской музыки, мне кажется, закрыл фильм «Брат 2». После этого не было ничего.

– Я хочу, чтобы ты закрыл эту тему, – отвечает Катя. О проблеме русской музыки в русской поэзии слушают уже не все. Людей к этому времени стало меньше – примерно наполовину. И только самым стойким досталось ее стихотворение про Славку.

Однажды я с кошкой гуляла по весеннему парку,
Наслаждаясь приятным солнцем и щебетом птиц,
И прилип ко мне парень, представился Славкой,
И попытался лишить нас с кисой личных границ,
Заявил, что для прогулок с котом уже слишком жарко
И что шкурка его не подходит к длине ресниц,
«Слава, вы понимаете, что ваши нападки жалкие?» –
Спросила я, и Слава стал краснолиц,
И он все спорил со мной, свою правоту доказывал,
Так что яблоки выкатывались из глазниц,
Пришлось согласиться, ведь он оглушил меня звоном своих яиц.

– Наконец-то кто-то сказал слово «яйца», – сказал ведущий, пока зал аплодировал. – Есть слова, после которых аплодисменты становятся еще громче!

– Это царство тупых мужиков, которые вообще… – прокомментировали судей подруги Совиньон, огибая людей, стоящих около входной двери, и вышли из бара.

Кстати, будет и девятый поэтический вечер «Эшафот»: поэты уже записываются.

Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.

Фото: CityDog.by.