«Я всегда боялась засыпать». История дочери алкоголика, которая спасала его от эпилептических припадков

Отец Ани – алкоголик-эпилептик, который угрожал детям и избивал жену. Сегодня девушка рассказывает CityDog.by историю о боли, любви и прощении, которую пережила. 

Аня, 22 года

«Он никак не мог двигаться сам. Но ведь пришел»

– Выпивать отец начал еще до моего рождения. Сколько я себя помню, отец мог выпивать хоть каждый день. Деньги будто обжигали ему руки: если у него они есть – значит, будет и выпивка. Если нет – наступает небольшое затишье.

Отмечу, что мой папа – умный человек с золотыми руками. Он из чего угодно мог сделать то, что тебе надо. Мне всегда было обидно, что он пропивает свой талант. Хотя говорят: «Талант не пропьешь». Поверьте, это не так. Он работал слесарем на инструментальном заводе, а мама там же – бухгалтером.

Сейчас у отца инвалидность и большой горб на спине. Ходить он может, но выдерживать тяжелые физические нагрузки ему тяжело, поэтому работу не найти. Сейчас отцу 50 лет.

Откуда у него инвалидность? Это была зима, канун Нового года. В один из вечеров отец пьяным пошел в лес – хотел срубить верхушку сосны или елки, чтобы притащить в дом и устроить всем «новогоднее настроение». Полез наверх и упал, сломал спину. А наш маленький щенок, который был с ним, каким-то чудом смог притащить его домой.

Мы потом еще много раз слышали историю о том, как собака спасла ему жизнь. Врачи были в легком шоке, заявляя, что у отца очень сложный перелом позвоночника, после которого невозможно двигаться. Но он пришел.

«Ему проще “заливать” недостаток отцовского внимания и любви»

Мой отец очень любил, буквально боготворил своего отца. Дорожил каждым его проявлением внимания к себе. Он постоянно конкурировал со своим младшим братом за вот это внимание, отцовскую любовь. Но мой дедушка больше замечал младшего сына, а любовью старшего пренебрегал.

Когда мои родители поженились, любви со стороны деда к моему отцу не прибавилось, в отличие от внимания. На семейных застольях дед очень настойчиво предлагал выпить. Папа отказывался по причине неких договоренностей со своей женой. Тогда дед морально давил на старшего сына, говорил, мол, не мужик, раз какая-то женщина не дает пить.

Конечно, папу это задевало. Особенно учитывая тот факт, что он не переставал «бороться» за уважение своего отца. Начал с ним выпивать. И не смог остановиться. В итоге алкоголем он «заливал» недостаток отцовского внимания и любви. А дед перед смертью признавался, что понял свою ошибку, но было уже поздно сожалеть.
 

Сейчас у меня нет отношений с отцом. Просто какие-то переговоры, откровенные упреки, вбросы, вечная борьба. Я не чувствую с ним никакой связи, но и не отрекаюсь от него.

За свою жизнь я вспоминаю только один очень простой, но светлый момент, связанный с папой. Мне было около пяти-шести лет. Наша собака родила. А я безумно люблю собак – в этом мы с отцом похожи. И весь день мы провели вместе, перебирая щенков и придумывая им имена. Мне нравилось, что папа так же, как и я, всегда придумывал странные имена. В тот момент я чувствовала связь.

Это я вот сейчас называю его «отец» или «папа». А какое-то время я принципиально отказывалась говорить эти слова – называла по имени.

«Нам всем не хватало отцовской любви и заботы»

У меня три брата – двое старше меня на семь и пять лет и один младше на два года. Мы по-разному переживали эту ситуацию. Я не знаю, как у них строились отношения «отец – сын». Я только видела тщетные попытки со стороны братьев пойти на контакт. Но разбить за один день вот эту выстроенную годами стену невозможно.

Нам всем не хватало отцовского плеча. Переживая все это, братья сами себе дали обещания, что никогда не станут такими. И изо всех сил пытаются держаться этого – у двух из них уже свои семьи и дети. Мне нравится наблюдать, как эти мужчины сюсюкают со своими малышами. Я такой любви не помню.

Младший брат, который сейчас еще живет с родителями, особо не рассказывает о своих чувствах. Но я знаю, о чем он думает, что переживает. Он набирается опыта, понимает, каким нельзя становиться. Верю, что он выработал в себе парочку сильных принципов и станет отличным сильным парнем, мужем и отцом.

«Тебе как горло перерезать – быстро или медленно?»

Я всегда боялась засыпать по ночам. Прямо за стеной моей комнаты находилась котельная. Это была сугубо его территория. Он всегда там пил. И я слышала буквально каждый глоток. Не засыпала, пока не затихнут все шорохи, разговоры с самим собой, стук бутылок. В таком состоянии я могла оставаться всю ночь.

Одним вечером я быстро уснула, потому что сильно устала за день. Но по понятным причинам я всегда спала очень чутко. В одну из таких ночей, в самом ее сонном разгаре вся семья подскочила и моментально собралась в центре дома, потому что заорали пожарные извещатели и дом наполнился дымом. Оказалось, отец развел костер прямо в доме – ему стало холодно.

Эта страшная ночь навсегда осталась для нашей семьи чудом – в извещателях не было батареек, но они как-то сработали. У нас были все шансы сгореть той ночью.

В память четко врезался один вечер: я сижу в своей комнате, делаю домашнее задание в школу. Вдруг ко мне тихонько подходит отец, садится рядом и аккуратно спрашивает: «Ань, тебе как горло перерезать – быстро или медленно?» В этот момент у меня пересохло в горле и внутри все затряслось. Я понимаю, что он не шутит. Серьезным, тупым взглядом смотрит на меня, ожидая ответа. Очевидно, он пьян и в нем говорит алкоголь, но он серьезно продолжает: «Мне сказали, что надо просто перерезать тебе горло, вот я и интересуюсь, как тебе лучше – быстро или медленно». К счастью, мама слышала разговор и моментально вмешалась. Но, кажется, мне уже никогда не забыть этой тихой угрозы.

Моего отца было очень легко привести в ярость. Стоило лишь избавиться от бутылки у него на глазах. Это была чистой воды провокация. В такие моменты можно было заметить, как зрачки в его глазах расширяются, а вены на лбу надуваются.

Вспоминаю, как он в порыве гнева выворачивал маме пальцы на кухне. Не помню, в чем была причина того конфликта, но тем вечером билась вся посуда и рвалась одежда. Хорошо, что были старшие братья, которые заступились. Когда они подросли и стали сильнее, он начал их бояться.

Я буквально слышала, как бешено бьются сердца моих старших братьев, когда их кулаки разбивали ему лицо в попытке защитить кого-то из нас. Слышала каждую просьбу и каждую свирепую угрозу. Я слышала, как это – ненавидеть.

«Сорокалетний мужик просто забивался в угол и плакал»

Когда тебя унижают, ты сначала пытаешься бороться с этим. Тебе больно и обидно. Как будто лопатой по переносице бьют. А со временем начинаешь привыкать, принимать это, соглашаться и отвечать тем же. Мне начала нравиться ненависть, она будто делала меня сильнее. Мне уже не было так больно, когда он кричал на меня. Когда он унижал меня, я унижала в ответ. Теперь уже моя жесткость заставляла его плакать. Не меня.

У меня получалось так морально унизить моего отца, что сорокалетний мужик просто забивался в угол и плакал. И я от этого получала удовольствие.

Мы унижали друг друга каждый день. И считали, что победа останется за тем, кто сделает больнее. Мы «побеждали» битву за битвой, но на протяжении этой войны только подпитывали смерть.

«Мне бы хотелось, чтобы он высказался»

Конечно, мы пытались его вылечить. Отдавали в реабилитационный центр. Да он и сам туда ездил. Потом сбегал, потому что начиналась страшная ломка. Пытался кодироваться. Мы помогали, даже что-то получалось. Он мог не пить пару месяцев. Но в какой-то момент опять срывался – и все по новой.

За долгие годы, когда мы перепробовали, наверное, все методы, мы поняли: невозможно заставить человека сделать то, чего он не хочет, к чему он не готов, значимости чего не понимает. Пока он сам не решит бросить, мы ничего не сможем сделать.

Отец не извинялся за свое поведение – провалы в памяти. Ему нечего было стыдиться, потому что он ничего не помнил. Когда ему рассказываешь, что он творил, он не отрицает, но и не признает этого.

Какое-то время после переезда в Минск я даже писала ему письма, чтобы как-то поддерживать связь, высказать то, что не могу сказать при встрече. И я до сих пор не знаю, что он чувствует, о чем думает. Иногда в порыве гнева он открывался, говорил, что чувствует себя плохим, что он не такой отец, каким должен быть.

Мне бы хотелось, чтобы он высказался. Я часто начинала с ним такие откровенные разговоры, в которых нельзя съюлить. Закрывалась с ним в комнате и максимально спокойно говорила о самых больных вещах, которые я чувствую. О том, что мне не хватает отца в моей жизни. Мы плакали. Но это никогда ни к чему не приводило.

«Я просто позволю ему умереть, потому что он сам на это нарвался»

Папа был алкоголиком, а приступы эпилепсии были его визитной карточкой. При длительном запое припадки хватали его довольно часто – они происходили по одному и тому же сюжету. Я часто оставалась с ним одна дома, потому что мама была на работе, а братья разъезжались.

И вот в такие моменты, когда ты один на один со своим врагом в момент его слабости, тебе приходится делать выбор. Так, часто мне приходилось стоять над его пропитым, бьющимся в судорогах телом и смотреть, как изо рта хлещет пена. Кажется, пара минут – и все мои проблемы в этой жизни исчезнут. Еще пара минут – и все закончится навсегда. Захлебнется тот, кто сломал мою жизнь так рано и так беспощадно. Никому не придется больше терпеть унижений, никому не придется ненавидеть, мы сможем быть счастливы. Я просто позволю ему умереть, потому что он сам на это нарвался.

Но сердце почему-то работает иначе. Не разрешает. И нехотя я переворачивала тело отца на бок, не давая ему захлебнуться собственной слабостью.

 «“Папа, я тебя люблю”. Еле выговорила. И он разревелся»

Были моменты, когда ты идешь домой и видишь отца в канаве под забором. Проходишь мимо и не подаешь вида, что знаешь этого человека. Но со временем приходит понимание, что это бессмысленно, ничем не помогает.

Я пыталась научиться любить человека, который меня ненавидел. Да и которого я, в принципе, тоже ненавидела. Это очень сложно. Но вот такими маленькими шагами – например, при всех поднять его из канавы или поздороваться на улице, тем самым признавая его, – я пыталась проявлять любовь. Ты начинаешь признавать, что это часть тебя, часть твоей жизни, семьи.

Но вот слова любви – это тяжело. Комом в горле стоят. Ты и не особо чувствуешь то, что собираешься сказать, но глубоко в душе ты понимаешь, что это сработает. Помню, как впервые призналась папе в любви. Мне было 15, я стояла напротив скукоженного грязного мужчины и пыталась выговорить: «Папа, я тебя люблю». Выговорила. И он расплакался. Я сразу ушла, чтобы не показать ему свою мягкость. Потом еще минут десять рыдала на бетонном крыльце нашего дома.

А вот моя мать – герой. Она отдала все, чтобы сохранить семью. Чтобы отец не остался один. Хотя мы очень часто и очень слезно уговаривали ее оставить его, закончить все это. Но мама хотела показать всем нам силу любви и принятия, показать свою веру в него.

«Я была жесткой пацанкой, которая могла навалять любому»

Я «лягушка-путешественница». Постоянно пыталась куда-то уехать. Для меня это было таким маленьким спасением, поездки помогали проветриться.

Когда я уехала учиться в Минск, начала «оттаивать». Грубость ослабевает, вот эти выработанные защитные рефлексы забываются. Я поняла, что такое быть девочкой. Начала учиться принимать комплименты, нежности. А нежности – это ведь вообще не про меня. Я была жесткой пацанкой, которая могла навалять любому. Разбивала носы парням в школе за то, что они обижали меня или моего младшего брата.
 

Мне стало больно от того, что я не чувствую себя женственной. Это ломает. Тяжело общаться с людьми, строить отношения, даже дружить нормально не получалось. Я до сих пор не могу себя полюбить. Хотя ментально понимаю, чего достойна, что у меня есть честь, что со стороны меня видят иначе, чем я саму себя.

Осознаю, что могу нравиться кому-то. Но я очень требовательная к парням. Если он слабее меня, то все – крест. С парнем я должна чувствовать себя защищенной – без этого вообще никак не смогу.

Я не размениваюсь на сюси-пуси, мне не надо подарков, я не сентиментальная. Даже цветы не люблю. И парням со мной очень сложно. Они попросту боятся меня. Я стараюсь становиться мягче. При этом оправдываю себя тем, что мне не нужен слабак. Мне обязательно нужна честность.

Очень долгое время я была диким противником алкоголя. Я не могла даже смотреть на него или на то, как пьют другие. Но в этом году решила относиться проще. Я поняла, что это не моя битва. Это не я сражаюсь против алкоголя. И такая позиция не делает меня свободной. Но я всегда буду осторожна с этим, потому что точно знаю, куда все может привести.

Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.

   Фото: CityDog.by.