«А говорят, у вас в стране дефицит хороших вещей. По вам не скажешь!» Минчане о первой поездке за границу

– Эта поездка была абсолютно неожиданной и, конечно, фантастическим подарком судьбы. Я училась тогда на отделении биологии и химии Минского педагогического института им. Горького. В мае сдала сессию за 2-й курс, в июне прошла полевую практику в Березинском заповеднике, а затем каникулы до начала сентября – в общем, как всегда. 

Неожиданно в начале августа позвонили из деканата и пригласили на встречу. Когда пришла, увидала человек 15 студентов, в основном однокурсников и несколько девочек курсом старше. Руководство факультета объяснило, что нас отобрали для поездки по программе безвалютного обмена студентами в университет города Кетена в ГДР, где есть аналогичное отделение. Если мы согласны, то каждый из нас должен был внести определенную сумму в советских рублях, которая останется здесь для такой же группы студентов из Кетена, а они оставят соответствующие деньги там для нас. Это и есть безвалютный обмен. 

Продолжался он с 16 сентября по начало октября (уже точно не помню). Руководителями группы назначили  двух замечательных преподавательниц, химика и биолога. 

Я не помню, чтобы нас как-то специально готовили или консультировали к поездке. Мы и сами понимали, что на нас ложится определенная ответственность за то, что мы будем представлять за рубежом советское студенчество в целом и свой институт в частности. Группа наша оказалась очень дружной и веселой, не было ни одного конфликтного случая. И, конечно, остались особенные впечатления, которые не стерлись за прошедшие 49 лет. 

Мы прибыли в Берлин вечером 16 сентября. Представители университета встречали нас на вокзале, и потом мы сразу же должны были пересесть на местный поезд до Кетена. Но, поскольку они приехали на машине и в ней оставалось два свободных места, то в целях экономии на билетах два человека из группы – ими оказалась я и мой однокурсник Миша Пикулик (кстати, в будущем – доктор биологических наук, директор Института зоологии и член-корреспондент АН Беларуси) – поехали с ними. 

Было немного не по себе. Когда мы выехали из Берлина, а было уже очень темно, вдруг фары высветили высокую березу. Как биолог я должна была бы знать, что природа в Германии и у нас в общем идентичная. Но чисто эмоционально: как, в Германии, которая принесла столько горя нашим людям, растет береза – символ нашей страны! 

Через некоторое время наши спутники предложили нам остановиться у придорожного кафе и что-нибудь выпить. Я таких кафе еще не видала: небольшое помещение, полно народу, в основном разгоряченные очень шумные и веселые мужчины, между столиками шныряют официанты с подносами. Мы попросили чаю – ну что может быть проще чашки чая! И вдруг перед нами ставят по стеклянному фужеру с кипятком, на блюдечке лежит какой-то пакетик с ниточкой и ложка. Переглядываемся, не зная, что с этим делать. Сейчас бы я просто спросила, а тогда – неловко!

Когда приехали в Кетен, нас поселили в современном общежитии, комнаты небольшие, достаточно уютные, на двух человек. Везде просто стерильная чистота. Там я впервые увидала, как говорится, вживую девушек-азиаток, довольно много, это были студентки-вьетнамки, которые проходили полный университетский курс обучения. 

У нас было несколько занятий по химии и биологии в очень хороших лабораториях (вместе с немецкими ребятами). Но меня очень впечатлила доска в лекционной аудитории – очень большая, которая легко поднималась и опускалась, сохраняя множество формул. 

Принимающая сторона разработала для нас прекрасную культурную программу: Веймар, Лейпциг, Галле, Дрезден, Саксонская Швейцария, Потсдам, Берлин – рассказывать можно до бесконечности. 

Были мы и на экскурсии в Бухенвальде. Конечно, мы все знали о концлагерях, но от увиденного – ужас и оцепенение.  

В Дрездене нас отвели в Музей человека. Самое сильное визуальное впечатление: в большом холле, в центре, на подиуме возвышалась огромная (возможно, мне просто показалось) прозрачная фигура человека, причем одна половина – мужская, вторая – женская. И соответствующие органы. Мы были несколько смущены, потому что прилюдно увидать обнаженное почти живое человеческое тело было очень непривычно. По сосудам двигалась артериальная и венозная кровь, сердце ритмично сокращалось. 

Нас ожидало и сильное гастрономическое потрясение. Мы задержались в музее до вечера, и нам предложили поужинать там же, в кафе, предупредив, что еда будет очень полезная. Мы остолбенели: на подносах лежал нарезанный хлеб, а в больших плошках лежал... сырой мясной фарш. Наконец, наши мальчишки (очень голодные, естественно) решились попробовать его, а потом вошли во вкус. А я так и не смогла. 

Не совсем приятный случай произошел, когда нас разделили на группы по два человека и развезли на несколько часов по немецким семьям. Суть была в чем: когда выяснилось, что я еду за границу, моя мама правдами (а скорее, неправдами) добыла для меня очень красивый японский синтетический (редкость!) костюм и лакированные туфельки. И впервые я их надела на этот прием – нужно же выглядеть достойно. 

Нас очень хорошо принимали, но время от времени я ловила на себе несколько холодноватый взгляд хозяйки. И уже в конце, при прощании, она с раздражением сказала: «А говорят, что в Советском Союзе дефицит хороших вещей. Глядя на вас, этого не скажешь!» Что я могла ей ответить? Пролепетала какие-то глупости. 

Но было еще одно, чему тогда ни я, ни другие ребята не придавали большого значения. В августе 1968 года в Чехословакию ввели войска стран Варшавского договора. Конечно, я знала об этом, но никакой другой информации, кроме официальной советской, не располагала, да и не стремилась: ввели – значит, так надо. 

Но помню какие-то настороженные и даже отчужденные взгляды многих немцев в нашу сторону. Особенно остро помню: мы стояли на пригородной станции в ожидании поезда, вокруг нас было довольно много народу. И вот одна из наших девушек запела, мы все подхватили. И это была «Калинка». 

Пели громко, с упоением, не думая об окружающих. И я точно помню это ощущение вакуума, когда на платформе остались только мы. Даже тогда мелькнула мысль, что мы были для немцев как бы олицетворением тех трагических событий в Чехословакии. 

И сейчас, уже на взрослый ум, я понимаю, что там происходило такое, чего не должно было быть. А когда познакомилась со своим будущим мужем Алешей, то он мне рассказывал, что в это время он служил в танковых частях Западной группы советских войск, и они несколько суток сидели в танках в ожидании приказа войти в Чехословакию. Слава богу, что это его миновало. 

И он же мне рассказывал (узнал это, конечно, он уже в зрелые годы), что, когда от колонны в Чехословакии отстал один танк и, чтобы ее догнать, нужно было проехать по мосту, который перегородили местные жители, командир принял решение свернуть с моста. Все трое погибли. И, если бы мой муж был там, он бы сделал то же самое. Это страшно.    

Прошло почти полвека. Но чувства при воспоминании о той, первой, поездке за границу переполняют мою душу до сих пор! Может быть, еще и потому, что впереди была целая жизнь!

– В Нюрнберге я оказался случайно, когда делал продолжение материала о белоруске Домне Рогалевой из деревни Пронское (Лиозненский район, Витебская область). Это была очень интересная история. Во время Второй мировой под Лиозно произошла крупная битва с немцами и погибло более 100 000 советских солдат. Найти всех не удалось, и многие так и остались не погребенными. А Домна Рогалева как раз тот человек, которому не просто удалось отыскать медальоны, принадлежавшие солдатам, но через Министерство обороны СССР добиться восстановления фамилий этих ребят, а потом еще и создать мемориальное кладбище. Конечно, там были и братские могилы – не всех удалось узнать. 

И я опубликовал фотоочерк об этой замечательной женщине в журнале Soviet Union Heute («Советский Союз сегодня»). И один немец, который жил в Нюрнберге, увидел этот материал (ему очень понравились фотографии Домны) и решил ее отблагодарить: предложил назначить ей пенсию в 150 марок. На то время это было порядка 100 долларов. Чтобы вы понимали, средняя зарплата в Беларуси тогда была 20-30 долларов в месяц. Она просто бы обогатилась. 

Немца звали Хельмут Брандль. Я тогда работал в АПН и хорошо помню, как мне позвонил шеф бюро АПН в Кельне Владимир Милютенко и сказал: «Тут один сумасшедший немец назначил твоей героине пенсию, но при условии, что она будет получать ее лично в руки. Можно ли это сделать?» 

Это был 1986 год, и, конечно, это было невозможно. Советские законы не предусматривали передачу валюты лично в руки. Но немец не успокоился и попросил узнать, сколько жителей в деревне, откуда Домна Рогалева. Оказалось, что 200 мужчин и 300 женщин. Тогда Хельмут стал со своими друзьями собирать гуманитарную помощь для них, а меня с моими друзьями – режиссером Борисом Луценко и оператором Владимиром Пронько – отправили в командировку в Нюрнберг. И мы сняли об этой истории фильм «Хельмут и Домна», который показали по белорусскому телевидению. 

Нюрнберг – уникальный город. Там сохранились могилы русских солдат, погибших в Первую мировую войну. Они ухожены, и кто-то постоянно приносит на них цветы. Сам город был уже полностью восстановлен, и в нем жили мирные люди, такие как Хельмут. 

Когда я только с ним встретился, то первое, что спросил: «Ты помогаешь женщине, которая создала мемориальное кладбище советских солдат?» Германия воевала с СССР, и поэтому определенная настороженность оставалась. На что он мне ответил: «У меня самого отец был военным летчиком и погиб под Мурманском. Я так и не нашел его следов. И я ненавижу войну, осуждаю Гитлера и его политику. Поэтому я просто хочу помочь хорошему человеку». 

Хельмут не только взял на себя все расходы по нашему пребыванию, но устроил экскурсию по Германии и показал свой город. Больше всего поразил стадион, где Гитлер собирал свою армию и благословлял солдат на борьбу за «свободную Германию». Это было единственное заброшенное место в городе, которое не восстанавливали тогда и не восстанавливают сейчас. Оно стоит как напоминание о том, что сделала немецкая армия с Европой. 

Запомнились и немцы: они постоянно улыбались, старались нам во всем помочь. По сравнению с ними мы были более закрытыми людьми. Да и внешне тоже отличались: они носили простую и удобную одежду, например джинсы. А у нас люди, прогуливаясь по проспекту Независимости (от площади Ленина и до здания цирка), стремились надеть на себя свою самую лучшую одежду, и это был настоящий Бродвей. 

Но не скажу, что жизнь в Минске и в Нюрнберге сильно отличалась. Если только уличными кафешками, которых в Нюрнберге было множество, а в Минске в то время было мало.  

Через пару месяцев после возвращения из Германии я с Борисом Луценко и Владимиром Пронько встречал Хельмута на границе. Он со своими друзьями Вернером, Норбертом и Георгом привез две фуры гуманитарной помощи. Как я тогда узнал, в газете дали объявление о том, что происходит сбор помощи для жителей деревни Пронское. И откликнулись многие: приносили еду, вещи, кто-то давал деньги. 

Для Домны Хельмут купил телевизор и холодильник, хотя я в ответ на его вопрос, что привезти Домне, советовал мешок сахара, чтобы было с чем варить варенье и пить чай. К Домне Сильвестровне постоянно приезжали родственники погибших под Лиозно солдат, а талонов, которые выдавали на сахар, было мало. Всей деревне были привезены подарки: баварское пиво, «сникерсы», «марсы», одежда и т.п. 

Казалось бы, простая фотография и история о женщине вызвали такой интерес у немцев, которые еще с 1914 года нападали на страны Европы, а тут взяли и сами предложили помощь. 

Хотя сама Домна Сильвестровна была этому не рада и жаловалась мне: «Лучше бы этот немец не приезжал, житья не дают односельчане, думают, что я какого-то фашиста подзахоронила в братскую могилу».

Если вам нравится рубрика «Мінск 1067», делайте репост статьи и не забывайте про хэштеги #сваё, #SamsungBelarus, #Minsk1067. Дзякуй!

*ООО «Самсунг Электроникс Рус Компани», ИНН 7703608910