Юра Шуст – художник, чьи работы экспонировались во многих странах Европы, США и на постсоветском пространстве.
На днях в галерее «Ў» завершилась его выставка «Неофит»: мы побывали на ней и узнали у автора, почему современное искусство нужно не понимать, а чувствовать.
О связи закладок и папараць-кветкі
В галерее «Ў» неоновые отпечатки утюгов на стене, подвешенный раздавленный велосипед, проросшие луковицы в бокалах и зацикленный психодел на экране с печальными бледными подростками, блуждающими по лесу.
Если что, выставка «Неофит» Шуста о связи технологии и общества. А еще об аналогии поиска папараць-кветкі и закладок.
– Вообще, этот проект о современном таинстве и его месте в молодежной культуре всего постсоветского региона, – рассказывает Юра. – Я часто работаю с отголосками архаичности в современном человеке, и мне давно был интересен такой ритуал, как поиск папараць-кветкі, – есть в этом мифическом поиске счастья что-то весьма созвучное новому времени.
Я попытался провести аналогию между ее поиском и поиском наркотической закладки: совместил это и создал такую интерпретацию.
– Ты живешь 50 на 50 в Минске и в Берлине. В Европе поиск закладок такая же непонятная вещь, как традиция с папараць-кветкай?
– Да, им сложно осознать это – как минимум, нужно долго объяснять. Там не так сильно знакомы с Телеграмом и в целом реже используют какие-то крипто-каналы, потому что особой необходимости заниматься какими-то такими тайными вещами у них нет.
А для нашей молодежи это одна из тактик сопротивления.
А еще это все о децентрализации. Вот есть центр – а я за то, чтобы их было много. Мы живем в реальности с вертикальной структурой власти с жесткой иерархией. И у всех ребят в фильме на спинах отпечатки утюгов – это такой репрессивный символ, своеобразный бренд, который я внедрил, чтобы указать на те стратегии и тактики контроля, распространенные в нашей стране.
На реализацию проекта «Неофит» я потратил целый год: фильм снимали прошлый летом, и до недавнего времени был монтаж и создание звукового сопровождения.
Это моя третья сольная выставка в Минске – были и другие, совместные. Но выставляюсь я примерно одинаково и тут, и в Европе.
– И где у аудитории больший отклик?
– Ответ очевиден: естественно, зритель на Западе более продвинут – у него есть какая-то насмотренность и подкованность в плане восприятия, их этому с детства учат.
И конечно, там совсем другие подходы к прочтению искусства. Например, когда я показываю свои работы в Беларуси, первый вопрос, который мне всегда задают: «А что это значит?»
– По-моему, вполне логичный вопрос.
– Да в том-то и дело, что логичный. А я пытаюсь работать с алогичными подходами, и меня в первую очередь интересует то, что не вписывается в рациональное видение мира.
Думаю, исключительно логическое восприятие искусства – это вообще в корне неправильно. Потому что его задача, на мой взгляд, задевать измерения, которые пока недоступны рациональному осмыслению, которые выходят за его границы.
О выставках с подтекстом: «Достать бокалы из-под могильной плиты было практически нереально»
– Расскажи, как те самые мировые тенденции поднимаешь ты. В работе про Новый Год, например.
– Я делал ее накануне выборов в 2014-м, но идея актуальна и сейчас. В рамках выставки было зацикленное видео, где я ездил по Молодечно и собирал трупы елок. Этим я пытался сказать, что мы находимся в этом замкнутом круге календарной петли, и связывал это с безысходной политической ситуацией и отсутствием выбора.
– У тебя ведь украли несколько бокалов с инсталляции на этой выставке?
– Да, это была забавная ситуация, я люблю ее рассказывать.
Я пытался работать с ритуалом ресепшена и взял около 100 бокалов шампанского, которые накрыл могильной гранитной плитой. Она больше 100 килограммов весила, наверное: из-за площади бокалы выстояли, но там все было очень плотно, и достать оттуда их по одному было практически нереально.
Но 7 штук все-таки исчезло: я это заранее предусмотрел и подменил шампанское на «Буратино», но взаимодействие с работой мне понравилось.
– А что насчет выставки с ковром? Там ведь тоже читается постсоветский контекст.
– Кстати, ее в Беларуси я никогда не показывал. Но в Бельгии и Латвии она неплохо прозвучала.
Эту работу я начал делать как раз на первых этапах вторжения России в Украину. Там довольно эффектное звуковое сопровождение: ускоряющиеся удары, которые множатся в бетонной коробке и эхом разлетаются по всему спальнику – все это создавало такое тревожное и в то же время обыденное ощущение.
Я придумал это, кода был в гостях у родителей, смотрел очередную сводку новостей об этом конфликте, и до меня начал доноситься бой ковра – это звучало прямо как ритуальный барабан.
– Как думаешь, эту аналогию зритель прочитал?
– А это и не обязательно. Для меня важнее, чтобы человек считывал мои работы, основываясь только на своем опыте. Задача искусства ведь не в том, чтобы двигать человека по клеткам доски и выдавать ему какие-то инструкции – это никак не развивает. Я хочу давать зрителю возможность модулировать новую трактовку.
– Ты ведь всегда работаешь сразу с несколькими формами?
– Да, для меня важно создавать не просто произведения, а опыты. Для этого я использую звук, графику, видео, объекты и инсталляции: причем, для меня важно, чтобы эти формы мигрировали из дигитального в материальное – и обратно.
Я не слишком далеко ушел в этом смысле, но хотел бы продвинуться дальше: например, работать с запахами, с какими-то тактильными ощущениями, возможно, с шестым чувством.
Обонянию в принципе уделяется мало внимания, на мой взгляд. Я, еще будучи ребенком, мечтал создать синтезатор, где можно нажимать на клавиши и формировать разные их комбинации: мокрый асфальт, запах эфира и свежая хвоя, например – нетривиальные и может даже не всегда приятные.
Кстати, в Берлине я столкнулся с такой уже реализованной работой: заходишь в комнату, и через тебя за несколько минут проходит около 50-ти запахов. В какой-то момент даже начинает болеть голова – но это было очень мощно.
О разнице: «Мнение о том, что мы скот, которому постоянно нужен какой-то пастух, – это миф»
– Ты успел поучиться и в Беларуси, и в Литве, и в Бельгии. Много тебе дало европейское образование?
– Очень много – не знаю, к сожалению, или к счастью.
У нас я сначала закончил колледж искусств имени Огинского, а затем проучился два года в Витебском технологическом университете на факультете визуальных коммуникаций.
Потом ушел, поработал немного в рекламе и поступил в ЕГУ. После обучения я на какое-то время вернулся в Беларусь, а потом отучился в магистратуре Королевской академии изящных искусств Бельгии КАSK и в высшем институте искусства HISK в Генте, в Бельгии.
Попав в академию, ты должен выбрать себе ментора из достаточно обширного списка: с большего это практикующие личности, которые уже заработали определенное признание. Выбираешь, знакомишься, и, если общение завязалось, вы начинаете работать.
Мой ментор в последствии предложил мне поработать его ассистентом – это очень помогло в плане организации процессов.
Помимо этого у тебя есть 50 кредитов, которые ты можешь закрыть любым курсом, представленным в академии, – не важно, это антропология искусства, современный танец или мертвые медиа.
И вот ты ходишь, закрываешь эти кредиты, общаешься со своим ментором и раз в семестр презентуешь то, над чем работаешь, у себя на отделении.
А в финале обучения представляешь свой проект профильной комиссии. Я был на отделении графического искусства и дизайна, но в итоге сделал художественный проект в виде инсталяции, который по факту мало относился к моему профилю.
Но несмотря на это получил хороший бал – моя комиссия хоть и посчитала, что так далеко отходить не совсем здорово, но никаких проблем и препятствий не было вообще.
В этом главное отличие с нашим образованием: когда человек приходит в университет, он, может быть, еще и сам не понимает, чем хочет заниматься по жизни, и задача вуза – помочь ему найти себя.
А у нас тебя постоянно пытаются направить в определенное русло и сказать, как надо: раз ты уж выбрал это, давай, ни шагу влево или вправо.
– Думаешь, та система подошла бы для нашего менталитета и уровня самоорганизации?
– Я считаю, что расхожее мнение о том, что мы скот, которому постоянно нужен какой-то пастух – это миф, навязанный системой. И самое печальное, что это мнение сегодня формируется даже не властью, а самими людьми, которые под эту власть подстроились.
Конечно, все нужно менять достаточно пластично, но перемены пошли бы только на пользу – в том числе и тому, что касается белорусского искусства. Потому что пока у нас тут имеет значение только то, что касается логики.
Мне кажется, Минск – это такой технический кластер, советский сборочный цех, который взрастил кучу технарей, которые реально круто все делают и ценятся на рынке, но все, что существует вне этих рамок рациональности растворяется.
Это все, понятное дело, результаты исторической дискриминации или даже геноцида белорусской культуры – вспомни ту же ночь расстрелянных поэтов, когда за раз вынесли больше ста человек из числа белоруской интеллигенции – это была невосполнимая утрата для страны.
Мне кажется, в какой-то момент наша страна стала частично бесплодной. И мне бы очень хотелось, чтобы это когда-нибудь изменилось – неофит как раз об этом. О том, что надо восстанавливать потенциал и восполнять пробелы.
– Ты, кстати, наблюдал, как реагируют на выставку?
– Я здесь проторчал какое-то время и посмотрел на посетителей – и, знаешь, то, что я увидел, меня радует.
Приходит много молодежи – ребята просто падали на пол галереи и смотрели этот видос по 3-4 раза подряд. А раз те люди, о которых я пытался говорить, в которых вижу какой-то потенциал, не затравленный гнетом, которые чувствуют себя более расслабленно и свободно словили этот импульс – значит, у меня получилось и меня услышали правильно.
Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Фото: архив автора; Виктория Мехович для CityDog.by.
