На теле Нонны более 60 ожогов – и это не последствия аварии или пожара: их все девушка нанесла себе сама. Вместе с Центром «Живая Библиотека» говорим с нашей героиней о селфхарме (или самоповреждении) и о том, как его воспринимают окружающие.
С Нонной мы встречаемся как раз в день ее выписки из минского психоневрологического диспансера. Там она провела почти месяц: говорит, самым неприятным за это время была еда, – и заказывает кофе и большую булочку.
– Медперсонал очень хороший! А еще познакомилась со многими ребятами – мы с ними встречаемся сегодня вечером и еще завтра. Не думала, что все получится именно так. Правда, в больнице у меня появились еще две новые ранки – вот они, мои сладенькие (смеется), – рассказывает Нонна и показывает два еще не заживших круглых сигаретных ожога на ладони и в области запястья.
«Подвергаешь себя осознанной опасности, полагаясь на волю случая: что-то с тобой произойдет – так тому и быть»
Сейчас девушке 24 года, она волонтерка в клубном доме «Открытая душа» в Лиде. Говорит, он открылся только в июле, поэтому сотрудники активно занимаются его «раскруткой».
– Перед этим я окончила факультет международных отношений БГУ по специальности «лингвострановедение» с японским языком. Решила поступать туда, чтобы проще было попасть в Японию, – это было моей мечтой. А сейчас учусь в магистратуре, но пока у меня академический отпуск.
– Как в твоей жизни появился селфхарм? И что это такое?
– Если переводить на русский, то селфхарм – это самоповреждение: все действия, которые ведут к тому, что ты сам себе наносишь вред. По сути, к селфхарму могут относиться и порезы, и ожоги, и даже особое поведение: например, когда мешаешь антидепрессанты с алкоголем. Ты подвергаешь себя осознанной опасности, полагаясь на волю случая: что-то с тобой произойдет – так тому и быть.
В 12 лет у меня появилось первое желание убить себя. И здесь, наверное, сыграли роль несколько факторов.
Во-первых, отношения с родителями – я никогда с ними не была особо близка: с мамой только последние несколько лет нормально общаемся, а с отцом сейчас вообще не поддерживаем связь.
Во-вторых, в то время у меня пошатнулась самооценка из-за того, что стало меняться мое тело: я всегда была худой, а здесь начала набирать вес. В школе ребята это тоже заметили и стали подкалывать. Меня до сих это гложет.
А лет в 15 я стала царапать себя иглами: очень щепетильно к этому подходила, протирала каждую. Так странно: несмотря на то что я хотела нанести себе вред, был страх чем-то заболеть. В какой-то момент это прошло, но, анализируя сейчас все происходящее в то время, я понимаю, что просто переключилась на другое. Я тогда стала зацикливаться на жестких диетах, проводила по три часа в спортзале – зато за полгода скинула 10 кг.
И это тоже можно назвать в какой-то степени селфхармом, ведь изнуряла себя не ради заботы о себе, не ради здоровья. Даже несмотря на то, что я худела, все равно находила в себе недостатки: мне казалось, что нужно есть еще меньше, – была на грани нервной анорексии. А позже на фоне сильного стресса я, наоборот, стала есть много, не останавливаясь, до боли в животе. И ела не потому, что вкусно, а потому что еда.
«В Японии я начала курить – и однажды как бы случайно обожгла саму себя»
В 17 лет я поступила в универ, уехала в Минск, сменился мой круг общения, обстановка – и это все, наверное, сильно меня отвлекло, потому что подобных эпизодов больше не было. Но суицидальные мысли все равно оставались: когда-то сильнее, когда-то слабее – просто как фон.
В середине третьего курса мне предложили поехать в Японию – я была очень рада. Первые месяцы там для меня прошли в эйфории, но в какой-то момент, когда поняла, что сильно поправилась, случилась истерика: я никуда не выходила – только на работу и в магазин, ела много всякой ерунды (я же не достойна того, чтобы есть что-то полезное).
Как раз в Японии я начала курить – и однажды как бы случайно обожгла саму себя. Это как взять на «слабо»: смогу или нет. Ранка была небольшая – у меня даже шрама не осталось: сделала и на какое-то время забыла про это.
Побыла в Японии, вернулась назад, поняла, что моя мечта сбылась, – а что делать дальше? Плюс мне нужно было сдать сессию, которую я пропустила: сначала все действительно получалось, но как-то раз, пока я делала задания, снова началась истерика – я плакала, меня всю трясло. Вышла на улицу прогуляться и, пока курила, подумала: почему бы снова себя не обжечь?
Тогда я сделала свои первые три ожога – и мне стало так легко! Это просто неописуемое облегчение: как будто на мне был груз – и его наконец-то сняли. Оказалось, что это очень действенный метод, поэтому я к нему прибегала довольно часто. Но это, наверное, как с наркотиками: чтобы достигнуть того же эффекта, нужно все больше и больше. Поэтому со временем я стала увеличивать количество ран за раз.
Когда я решила пойти в 33-ю студенческую поликлинику к психотерапевтке, на моем теле было уже 20 шрамов. Сняла рубашку, чтобы показать шрамы, – а многие ожоги еще свежие, с волдырями: врач смотрит, и я вижу в ее глазах сочувствие и боль.
Дальше она расспрашивала про мои состояния, про суицидальные мысли, назначила мне разные анализы – и через несколько недель я первый раз легла в диспансер на месяц.
– Родители замечали, что с тобой происходит, реагировали на это как-нибудь?
– У моих родителей – в частности, у отца – была такая политика: если я не вижу проблемы, значит, ее не существует. Да и я свои царапины старалась прятать под одеждой. Правда, шрамы на щеках скрыть было сложно. Поэтому, когда в школе спрашивали, что со мной, говорила, что кот поцарапал. Наша система школьного образования построена так, что все стараются от тебя откреститься.
Лет в 16 я сама пошла к школьному психологу, и, когда отец об этом узнал, удивился, почему я не пыталась поговорить с родителями, рассказать обо всем. Но если он устроил скандал из-за того, что я сама себе уши проколола, то представляю, что было бы в этот момент. А маме, наверное, самой было тяжело, потому что я ее постоянно отталкивала: она не знала, с какой стороны ко мне подойти.
Про ожоги они узнали, когда я лежала в больнице. И еще тогда я призналась отцу, что в 12 лет впервые подумала про самоубийство, на что он ответил: «Наверное, мы что-то не так сделали», – это вся его реакция. У мамы же сразу слезы на глазах наворачиваются, когда мы говорим на тему селфхарма.
На самом деле наличие этих следов от ожогов – своего рода маркер адекватности человека для меня. Если кто-то незнакомый при первой встрече спросит, что это такое, – я пойму, что с ним лучше дальше дело не иметь. Мне кажется, это не ок – интересоваться у кого-то о его телесных особенностях: вдруг это его триггер?
«Через какое-то время открываю глаза и понимаю, что лежу на полу, а изо рта течет слюна»
– Сколько шрамов на твоем теле сейчас? И скрываешь ли ты их?
– Сейчас их у меня больше 60: на всей руке, на груди, на бедрах. Я не скрываю свои ожоги, потому что не считаю, что это что-то ужасное. Это мое тело – и то, как оно выглядит, лично мое дело. Если кто-то хочет прокомментировать, в ответ тоже может услышать какой-нибудь комментарий.
Я иногда замечаю взгляды людей: например, во время госэкзаменов моя преподавательница обратила внимание на шрамы. Но так, чтобы подходили на улице и что-то расспрашивали, – такого не было. Обычно пристают с вопросами из-за пирсинга.
– Но ты говорила, что селфхарм – это не только про нанесение ран и ожогов…
– Да, как-то раз, приняв антидепрессант, я через час выпила пива и заела все чипсами: ложилась спать с болью в животе. Проснулась в четыре утра и поняла, что организм отвергает содержимое. Освободилась от груза (смеется), собралась умыться, встала – и потеряла сознание. Через какое-то время открываю глаза и понимаю, что лежу на полу, а изо рта течет слюна. На самом деле это был один из тех моментов, когда я просто забила на то, что делаю: будь что будет – и это тоже ненормально.
Мне кажется, вся наша культура одобряет такое поведение: мы пьем алкоголь, зная, что завтра на работу, курим, сидим на диетах. Сами себе осознанно вредим, понимая, какие могут быть последствия, – и это обществом никак не осуждается, все ок. Но, когда появляются какие-то другие методы, люди говорят: «Ай-яй-яй, как это так, она внимания хочет получить». Меня такие комментарии раздражают больше всего.
Да, в школе я делала это, потому что хотела обратить на себя внимание родителей, в универе это был единственный способ показать, что со мной не все в порядке, хотелось внимания друзей, чтобы они заметили, что мне плохо. Даже если и так – нет в этом ничего плохого.
«Просто это моя реакция на стресс, с которым я справляюсь вот таким способом»
– Ты до сих пор продолжаешь наносить себе ожоги?
– Сейчас я принимаю антидепрессанты плюс с прошлого ноября раз в неделю хожу к частному психотерапевту – сейчас онлайн. И понимаю, что мне это помогает. Иногда у меня получается контролировать порывы нанести себе вред, но бывают настолько эмоциональные моменты, когда понимаю, что не могу с этим справиться. Однако нужно очень постараться сделать что-то, что поможет выйти из этого состояния.
Например, когда меня что-то сильно тревожит, я рисую картины по номерам или занимаюсь вышивкой. Заметила, что такая рутинная работа очень расслабляет и отвлекает.
– Почему тогда ты снова проходила лечение в диспансере?
– За последнее время накопилось много всяких неприятных эмоций – и в какой-то момент я поняла, что суицидальные мысли перешли в четкое планирование. Мы обсудили это с моей психотерапевткой и решили, что стоит лечь в больницу.
– Все-таки селфхарм – это психическое расстройство?
– Чаще всего селфхарм – это элемент, симптом другого расстройства. Официально меня из больницы выписали с диагнозом «расстройство адаптации» – через два года он автоматически снимается, если не обращаться заново. Как правило, тяжелые диагнозы у нас стараются не ставить, поскольку они могут сильно повлиять на разные сферы жизни человека.
Просто это моя реакция на стресс, с которым я справляюсь вот таким способом.
На сайте Центра «Живая Библиотека», который учит нас принимать других людей и стремиться к более толерантному обществу, вы найдете много историй других людей и любопытные ивенты.
Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Фото: Павал Хадзінскі для CityDog.by.
