«Не возьмем вас, потому что вы мужчина». Каково это – работать психологом в детском саду, когда ты парень и тебе 27 лет

Павел Шилько-Шабловский окончил гомельский университет, получил диплом психолога, отработал два года в школе, а потом устроился в детский сад. Конечно, не с первой попытки – «мужчин не берем».

Зачем мне понадобилось идти работать в детсад

павел

– После университета я по распределению работал школьным психологом в городе Речица. Потом вернулся в Гомель, но в школу мне уже не хотелось. Я целенаправленно искал себе работу в детском саду: подал резюме в три места, но мне везде отказали. Рассказывали о плохих условиях – как будто намекали, мол, лучше к ним не надо.

А однажды прямо сказали: «Не возьмем вас, потому что вы мужчина». Мне пришлось какое-то время заниматься подработками, не связанными с психологией, но я быстро понял, что вряд ли найду себя в чем-то другом. Четвертая попытка устроиться в сад оказалась удачной. Меня взяли сразу, прямо в день собеседования.

Как устроен мой рабочий день

Как правило, мой рабочий день выглядит так: первый час работы я планирую, что буду делать весь день; обхожу группы, где есть дети из проблемных семей (если детей в сад не привели, то мне нужно позвонить родителям и узнать, что случилось), общаюсь с начальством. В 9 часов начинаются занятия. Одно занятие может длиться от 20 до 30 минут, иногда растягивается на час. До 12 дня у меня активная работа. После этого могу ходить в неблагополучные семьи, которые стоят на учете, общаться с воспитателями или заниматься документами.

В свой самый первый рабочий день я опоздал на 10 минут. Меня прохладно встретили и сказали, чтобы это не повторялось. Сразу загрузили пачками документов для изучения. 

В тот день я чувствовал себя достаточно странно, будто вернулся на 20 лет назад: этот запах еды из столовой – воспоминания зашевелились в памяти.

А через несколько дней уже начал работать с детьми. О первом групповом занятии меня предупредили буквально за две минуты до начала, и я в панике метался по кабинету – на ходу придумал несколько игр.

Именно в тот день я понял, как могу дальше строить свои занятия. Я анализировал, что у меня пошло хорошо, а что нет. Я видел, в каких местах энергия у детей зашкаливала, а в каких они отвлекались и баловались. В любой игре, даже детской, есть развивающий эффект. Вопрос только в том, насколько он большой. Тут задействованы мышление, память, речь и воображение. В каждой игре это каким-то образом затрагивается. 

Какие у меня отношения с коллегами в детском саду

Есть достаточное количество воспитателей, с которыми комфортно. А вот с некоторыми чувствуется дистанция: как будто сложно принять то, что психологом работает мужчина.

Некоторые коллеги обращаются ко мне со своими жизненными трудностями. Могут даже привести своих детей, чтобы я с ними поработал. Все-таки я для них единственный знакомый и доступный психолог, к которому они могут обратиться. Они думают, что я им сейчас дам какой-то правильный ответ – и все изменится.

В нашем сотрудничестве тоже есть границы: я не могу провести с ними полноценную терапевтическую сессию, но могу дать совет. То, как их проблему вижу лично я. И часто мои ответы встречают стену непонимания. Но это не совсем формат консультации, а просто совет. Иногда если я не могу ответить коротко, то предлагаю поговорить о проблеме в отведенное время.

Я не могу сказать, что занимаюсь с детьми терапией

Моя работа – это развивающие и коррекционные занятия, важное место в которых занимает арт-терапия. Я провожу и групповые занятия, и индивидуальные (их меньше). Основной запрос от воспитателей – это развитие мышления, памяти и внимания у детей старших групп, которым сложно это дается. Как будто мы их плавно подготавливаем к школе. Умение читать и писать – это не главное. Сейчас многие дети перед школой это уже умеют, а наша задача – обучить их другим навыкам.

Мне интересно проводить небольшие исследования, сравнивать группы и смотреть, в какой из них дети больше готовы. Но это интересно только мне – это не прописано ни в каких официальных планах. Правда, у меня был план, который в начале года писал предыдущий психолог, но я не всегда им пользовался. Я сам придумываю, чем мы будем заниматься, тем более руководство предоставило мне полную свободу.

Работаю я только со старшими группами, потому что на них больше виден результат. Они могут рефлексировать и давать обратную связь. Говорят, что им понравилось, а что нет. К малышам я иногда прихожу просто понаблюдать за ними.

Иногда подходят воспитатели и обращаются примерно с такой формулировкой: «Вася достаточно агрессивный, сделайте что-нибудь с ним». Например, ко мне привели мальчика, с которым мы работали достаточно долго, у него были трудности в выражении агрессии. В то же время он мог сразу сказать «нет», если ему что-то не нравилось. Мне было с ним непросто.

Мы работали на вынесение его злости – в безопасных условиях, конечно. Он приходил ко мне в кабинет, и я разрешал делать с большим плюшевым медведем все, что угодно. Он его бил, бросал.

Еще я просил его изобразить на лице гнев и очень усилить его: чтобы все сжималось и зубы скалились, чтобы брови нахмурились. Он понимал, как это выразить, и все без проблем делал. У него это шло легко, ему нравилось. 

В работе с детьми я вижу свой потенциал

Я, честно говоря, к садику относился с опаской, но в этом открылся мой интерес и энергия. Не могу сказать, что мне все нравится, но некоторые моменты – очень. Работая с детьми, очень много узнаешь про себя. Я всегда думал, что я с малышами как бы на дистанции. Есть дети, которые липли ко мне, и это поначалу немного пугало: если я сильно погружаюсь в работу, то становлюсь таким же шестилетним ребенком и дети как будто считывают это и обращаются ко мне на «ты». Мы как будто в одной струе и никаких границ нет.

Дети называют меня просто психологом, дядей, Владимировичем или Павлом Владимировичем. А я так и представлялся – Павел Владимирович. Детям имя и отчество сложно выговорить, поэтому иногда они зовут меня просто Владимировичем. Этой детсадовской манере называть сотрудников только по отчеству я тоже поддался. Для меня сначала это было дикостью.  

Работа с детьми без работы с их родителями малоэффективна – и это тоже проблема, если они не будут сами эту работу поддерживать, слушать мои рекомендации и вообще слышать меня. Я ведь не всегда могу понять, особенно если родители не идут на контакт, какая обстановка в семье, как родители ладят с ребенком и друг с другом.

Все родители пишут согласие на занятие детей с психологом

До сих пор многие родители с непониманием спрашивают: «Зачем нашему малышу психолог? Мы же нормальные, в чем дело, зачем с нами и нашими детьми работать?» Поэтому согласие в первую очередь нужно, чтобы я мог обезопасить самого себя от разгневанных родителей, которые вдруг узнают, что с их ребенком занимался психолог.

В ходе диагностики с тем же рисунком я иногда прошу ребенка нарисовать его семью. И тут неизбежно буду возникать вопросы про семью, потому что я прошу ребенка подробно рассказать про каждого героя рисунка: что это за персонаж, что делает на рисунке, какая у него там роль.

Диагностировать неблагополучную ситуацию в семье часто бывает трудно. А рисунок может не то чтобы это показать, но породить в нас сомнения. Я могу пойти к воспитателю и получить дополнительную информацию о родителях. Иногда я встречаюсь с родителями, но это было всего несколько раз.  

В мои обязанности входит не только психологическая работа с детьми

Я бы даже сказал, часто она второстепенна. Большую часть времени занимают бумажная и социальная работа с неблагополучными семьями, которые стоят на учете. В садике несколько таких семей, но они очень проблемные. И они – основной пласт работы психолога в саду.

Отдельной вакансии «социальный педагог» нет и, кажется, никогда не было. Я не знаю, почему это так, хотя в последнее время этот вопрос активно обсуждается: один психолог не всегда может справиться с таким количеством работы. И часто именно по этой причине психологи уходят из садов.

Поставить семью на учет могут по нескольким причинам. Самое распространенное – это пьющие родители, но бывают и другие ситуации. Например, у семьи может быть очень большой долг за коммунальные услуги или плохие санусловия в доме.

Кто-то из детей в семье совершил правонарушение, или родители заставляют детей попрошайничать и заниматься проституцией – но последние критерии в моей практике не встречались, они крайне редки. При общении такие родители не всегда идут навстречу. Они иногда действительно не понимают, чем это может закончиться.

Теоретически мы не должны предупреждать семью о проверке, особенно проблемную. Мы можем делать это в любой момент. Но обычно мы все-таки звоним заранее, потому что получается себе дороже. У меня был случай, когда я разговаривал с достаточно агрессивной и нетрезвой мамой. В процессе общения могло случиться все что угодно, но я в тот момент этого не осознавал. Потом думал: «Зачем я вообще разговаривал с ней, когда можно было просто уйти?» Чтобы обезопасить себя, лучше ходить с воспитателем или кем-то еще. Тогда у родителей не будет одного объекта для агрессии.

Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.

Фото: личный архив героя.